Полагая в основание всех своих утешений мысль, что настоящая жизнь не здесь, а там, святитель с особенною силою желал утвердить эту мысль в душе тех людей, которые поражаются скорбью от потери близких сердцу лиц. Вполне соглашаясь, что человеческая скорбь в данном случае вполне естественна, он говорит, однако, что всего более убивающая нас мысль, что умерших больше нет, что их не стало, - есть только самообман: умершие живы, только живут в другом образе бытия. Да и надолго-ли наша разлука? Сегодня – завтра, и мы там будем.

«В плаче об умерших ничего нет неестественного и укорного, - говорит святитель. - Дивно было бы, если бы мать не плакала о смерти дочери. Но при этом надо знать меру: не убиваться и не забывать тех понятий о смерти и умерших, которые даются нам христианством. Умерла! Не она умерла, умерло тело; а она жива и так же живет, как и мы, только в другом образе бытия. И, надо полагать, ваша дочь дивится, что вы плачете и убиваетесь, ибо ей лучше. Тот образ бытия лучше нашего. Если бы она явилась и вы попросили бы ее войти опять в тело, она ни за что не согласилась бы. Зачем же вам вступать с нею в такое разногласие? Желать того, что ей противно? Какая тут будет любовь? Нельзя не пожалеть, что не пришлось вам в последний раз взглянуть в очи ее; последнее услышать слово от нее; последнее дать ей объятие материнской любви... Ну, вот и поплачьте. Только все же немножко. Телесные ее очи закрылись, а душевными она смотрит. Смотрите и вы на нее душою своей... Язык ее замолк, но она не лишена возможности говорить вам в сердце. Внимайте и услышите: «Мамочка, не тужи и не убивайся! Я с тобою, и мне хорошо». Отвечайте же и вы ей: «Ну, слава Богу, что тебе лучше». Объятия ее застыли, не прострутся больше. Но она собою, как душа, может объять душу вашу, и так же тепло, как теплы обычные объятия. Отвечайте же и вы спокойно, не мятущейся, теплой памятью о ней...

Если Бог захотел взять - чистенькую и святую - пока не вкусила дурных благ мира, разве бороться станете с Богом? - Если не собираетесь бороться, зачем себя убивать? По вашей благочестивой преданности Богу надо только говорить: «Буди воля Твоя, Господи! Как благоволишь, так и устрой. Ибо верю, что все, что ни устроишь, будет во благо и дочери, и мне». - Молясь так, будьте благодушны...»

«Держа в мыслях, что в свое время и все туда пойдем, можно удерживать скорбь от свойственной ей жгучести и раздирания сердца. Вместо скорбения учитесь лучше по поводу сему памяти смертной. «Ныне он, а завтра я», - так говаривал некто и научился памятовать о смерти».

Другому лицу святитель говорил:

«Вы писали, что будете очень горевать об умершей. Не горевать нельзя, а очень горевать совсем не следует. Умерла не она. Она жива, только перешла в иной мир. Так и воображайте ее, что она жива, только в другом месте и в другом виде. Можно бы скорбеть, если бы не было основания веровать, что она обретет милость у Господа. Какие на ней грехи? Веровала и работала Господу, сколько сил было. Как нет человека без греха, то были, конечно, и у ней свои. Но вот Господь послал болезнь тяжеловатую... и ею истребил все эти грехи, грехи немощи и неведения. Зачем же после сего останется карать ее правде Божией? Не сомневаясь же, что она обретет милость Божию, какой смысл будет в плаче и сокрушении безмерном?! Лучвше молитесь, и молитесь с духом покойным и богопреданным... Надолго-ли разлука?! Ведь сегодня – завтра, и мы туда же перейдем. Да будет Господь милостив ко всем нам!»

Об одном, очевидно, хорошо знаемом еще при жизни и добре почившем некоем С., преосвященный святитель так утешал его скорбящих родственников.

«Упокой, Господи, душу усопшего С. Путь совершен добрый, путник радостно входит в родной дом... Плавание кончено, ненужная ладья разбита и брошена, а пловец пошел с накопленными товарами к Царю города великого, чтобы получить должное. А мы здесь сидим... Ну, что же нам теперь - плакать или еще что? Я думаю - надо радоваться за С. Слава Тебе, Господи! Не будет уже более маяться на этой прескучной и прескудной всем земле... Может быть, за себя плакать надо? Не стоит! Много-ли тут осталось? День, другой - и сами туда пойдем. Я всегда был такой мысли, что на умерших не траур нужно надевать, а праздничные наряды... А у нас все кверху ногами перевернулось... Что останкам - телу умершего - надо отдать некий почет - это совершенно справедливо. Но зачем, насмотревшись на умершее тело, как оно безобразно, бесславно, воображают и самого покойного таким, как его тело? Это самообман и раздирает сердце. Чтобы не раздирать сердце, надо этот самообман разогнать... Потом придет в голову сырая могила, мрачная... А он, покойник, в светлом месте, в полном состоянии отрады... К довершению горя думаем: умер, не стало... А он и не думал переставать быть. И все так же есть, как был вчера, накануне смерти, только тогда ему хуже было, а теперь лучше».

А вот прощальное письмо владыки к своей умирающей сестре. Нельзя не умиляться, какой живой уверенностью в будущую загробную жизнь, с ее блаженством и покоем, дышит оно в каждом слове. Как будто праведный святитель-подвижник провожает свою сестру не в неведомую страну, сокрытую от нас непроницаемой завесой, а куда-то совсем в недалекий путь, где ожидает ее радостное свидание близких и родных, которым святитель от себя посылает привет и поклон.

«Прощай, сестра, - пишет он. - Господь да благословит исход твой и путь твой по твоем исходе. Ведь ты не умрешь. Тело умрет, а ты перейдешь в другой мир, живая, себя помнящая и весь окружающий мир узнающая. Там встретят тебя батюшка и матушка, братья и сестры. Поклонись им и наши им передай приветы, и проси попещись об нас. Там лучше тебе будет, чем здесь. Так не ужасайся, видя приближающуюся смерть: она для тебя - дверь в лучшую жизнь. Ангел-хранитель твой примет душу твою и поведет ее путями, какими Бог повелит. И будь крепкой в вере, что Господь и Спаситель все грехи кающихся изглаждает. Изглажены и твои грехи, когда покаялась. Эту веру поживее восстанови в себе и пребудь с ней неразлучно. Даруй же, Господи, тебе мирный исход. День, другой - и мы с тобой! Скоро свидемся. Прощай! Господь с тобой!»