В одном старом житии о Сергии сказано, что он рассыпал монастыри по Руси, как звезды по полунощному небу. Так и было. От Сергия началась Святая Русь, от его обительских братств. На Руси стало светать. А утро Руси - на Куликовском поле. И какой утренний свет был уже разлит по всем русским душам от бревенчатых келий Троицы, засыпанных сосновыми иглами и сухими листьями, и как было вдохновлено все, когда ветхий игумен Сергий склонился, наконец, к уху князя Дмитрия и шепнул ему:

- Ты победишь.

Именно так сказано в житиях преподобного: шепнул, вдохнул. Можно сказать - от его дуновения, от его шепота стала Русь. На Куликовом поле был сметен ордынский страх. Степной Зверь был ранен смертельно. Он еще будет кидаться, но он уже не страшен.

Вот это и есть чудо. И я хочу сказать, что чудо никогда не бывает внезапным. И наше древнее чудо не было внезапным. До Куликова поля прошли годы вдохновения Руси, Сергиева дуновения...

Я сижу на шатком балконе гостиницы за Пегамасом, в горах. Подо мной терраса деревенского кафе, увитая диким виноградом. От террасы в сухую траву падает желтоватая полоса света.

Сначала мне были неприятны русские голоса («опять русские»), потом я стал слушать невольно.

Два голоса. Говорит больше тот, кто постарше, а кто помоложе - соглашается изредка: «да, да», или «верно, конечно». У того, кто говорит, голос горячий и торопящийся. Так бывает. Затронет что-нибудь душу, и у самого неловкого и неречистого человека польется вдруг взволнованная речь. Внизу, может быть, отец и сын или братья-погодки. Я слушаю их, и русские голоса, и это торопливое «ты понимаешь» мне необыкновенно близки.

Ночь душная. Над головой в темном небе тени гор. От горной сухой духоты трудно дышать. Зарницы иногда пролетают совершенно бесшумные, голубоватые. В горах идет далекая гроза. Гром прокатывает в темном небе, невнятными низкими взрывами.

- А ты помнишь видения Сергия: демоны в островерхих шлемах? Ты представляешь себе, как звенели от стужи бревна его лесного сруба, как демоны, визжа, кидались на бревна, грызли, бросались в келью преподобного? «Уходи, уходи, или мы тебя разорвем»... Точно в самом начале Руси видел Сергий Радонежский конец ее: демонов в островерхих шлемах...

А перед концом была железная империя Николая Павловича с ее медными киверами, тугими лосинами, придворными балами, львицами большого света, парадами, барабанами, победами, казармами, статуями, арестантскими ротами, академиями наук. Все захватывало дух своим студеным величеством и во всем веяла страшная скука. Уже Пушкин и Лермонтов видели кругом одну мертвую пустоту, и вот, как приговор всему, «Мертвые души».

Но именно тогда, в нижегородских лесах, под Арзамасом, в мало-ведомой Саровской пустыньке объявился инок Серафим, в миру - Прохор Мошнин, сын курского купца.

Есть странное сходство между Сергием Радонежским и Серафимом Саровским.

Серафима, как и Сергия, долго звали в монастыре плотником. И у Серафима был смирный медведь. И от Серафима исходил тихий свет. И к нему в келию, в столпе света, приходила с небесной свитой Госпожа Богородица.

Только свет Сергия засквозил в самой тьме, в сени смертной, когда и хлеб-то гнилой, и ржавая вода, и расползается монашеское сукно. Сергий, как свет утра в мертвую ночь.

А Серафим кажется светом вечерним, последним. Понимаешь, так бывает, когда нет уже солнца, и сумрак в вечернем воздухе, а одна дальняя стена еще белеет тепло... Преподобный Серафим точно сосредоточил в себе последний свет Святой Руси. И заметь: он всегда ходил в белом, в холщевой долгой рубахе, в белой монашеской камилавке. Светился.

Уже сумрак настал, уже веяло холодом ночи, а в Арзамасской пустыньке светился он дальним белым светом. И странно, что ни Пушкин, ни Гоголь не видели преподобного Серафима, кажется и не слышали о нем, и никогда не упоминают его имени. Прошли мимо, не коснулись. А шли рядом.

Тогда они простые бабы-богомолки, окрестные мужики и кое-кто из помещиков да дивеевские монашки знали, что в Саровской пустыни, в самой чаще, на белом камне стоит и молится праведный белый старец Серафим. Он тысячу дней и тысячу ночей стоял на камне. Он все знал и все видел. Он видел конец России, тысячу дней и ночей молился за нее, а когда сошел с камня, сказал, что наступят в России такие времена, что ангелы не будут успевать принимать души человеческие.

И такие времена наступили. Какое рабство настало, страшнее татарского! Какая страшная ночь. Серафим Саровский, как последний отблеск света в ночном небе.

Но почему же такая полнота радости у Саровского старца, и как хорошо он приветствовал всех: «Радость моя, здравствуй, радость моя»? Я думаю потому, что он все видел. И он один оставил нам обетование, что после наших времен, когда ангелы притомились уже принимать замученные души человеческие, придут такие времена радости, воскресения, когда Россия запоет летом: «Христос Воскресе». Тому он и радовался.

Он один знал, что будет чудо, и он знал, как дойти России до чуда. Ведь он всегда учил одному, только одному: стяжанию Духа Святого.

Стяжание Духа. Тут смысл всего, что творится в России, и почему мы, эмигрантская братия, колотимся здесь. Отдать или не отдать дух Божий, предать или не предать в себе и в других человека, Сына Человеческого. Вокруг этого, именно этого, все кипит в мире. Одни предали. Другие нет. В России, разве не чуешь, как миллионы живых сокровенно стоят в духе и не предали Духа Святого, а стяжали.

- Да, да, я понимаю. Потаенная Серафимова Россия. Да, дышит...

- А мы почему сюда ушли? Вот и мы с тобой, бедняки, беднее церковных крыс, бывшие студенты, бывшие пулеметчики, - мы кто? Мы потому ушли, что не могли и не хотели отдать своей совести, предать человека в себе и в других. Мы ради Духа Святого ушли. И духа не отдадим. Понимаешь, это каждому надо понять, пережить, что Бог, как сказано у апостола Павла, не в слове, а в силе. В силе Духа. В силе духа нам всем и надо жить и действовать. Только от нового христианского вдохновения и явится новая Россия. Одна дорога к обетованному Серафимову чуду: стяжание духа.

Понимаешь, Сергий и Серафим, они над всеми русскими временами. Свет Сергия наполнил Россию на многие века. Серафимов свет наполнит будущую Серафимову Россию...

Я спускаюсь по скрипучей лесенке вниз, чтобы узнать, кто они, чтобы сесть с ними и слушать - слушать еще. Зарницами освещает беленую стену, ступеньки. Низкие взрывы грома в горах стали грубее, внятнее.

На террасе, черноглазая девочка-служанка, с худым бледным личиком укладывает зеленые стулья. Я заметил на столике две чашки, одна с недопитым кофе.

- Они ушли? - спросил я служанку.

- Да. Кажется, они тоже русские.

Я сошел в сад. Сухая трава шуршит от теплого ветра. Уже не слышно их шагов. Два голоса, может быть, они мне послышались?

Я постоял в темноте. На руку и на лицо упали крупные капли, они мне показались горячими. Те два голоса, русские, ушли на самую грозу.